ТРУДЫ ЛЬВА НИКОЛАЕВИЧА ТОЛСТОГО, КАК ПОПЫТКА ПЕРЕХОДА ОТ ЛОГИЧЕСКИХ МЕТОДОВ НАУКИ К КАББАЛЕ

Но есть ли русскоязычные идеологи, которые как то были бы связаны с Каббалой?.. Такую попытку, на заре ХХ века осуществил Лев Николаевич Толстой. В это время иудаизмом «Каббала» еще не была открыта народам. Поэтому он в толковании Евангелия воспользовался принятой в науке чисто рациональной логикой. «Для христианина нет и не может быть никакой сложной метафизики. Все, что можно назвать метафизикой в христианском учении, состоит в простом понятном всем положении, что все люди – сыны Бога, братья и потому должны любить Отца и братьев и вследствие этого поступать с другими так же, как желаешь, чтобы поступали с тобой» (Лев Николаевич Толстой, Соединение и перевод четырех Евангелий) Ошибкой его было то, что он не предупредил своего читателя, что его толкования являются частными – частичными, связанными с обычной логикой духовно спящего человека. И конечно же, поэтому, его работы и были осуждены официальной церковью, так как ограничивали познание Бога в чистом рационализме. Но как пример начальной ступени к богопознанию, его работы в принципе нельзя отнести к ошибочным. Так как только через каббалистические принципы анализа Священных Писаний, в своем уме отбрасывая свое личное мнение базирующееся на своем эгостическом опыте, человек и может приступить к возвышению к Богу. Во вступлении к книге «Соединение и перевод четырех Евангелий» Лев Николаечич Толстой пишет: «Приведенный разумом без веры к отчаянию и отрицанию жизни, я, оглянувшись на живущее человечество, убедился, что это отчаяние не есть общий удел людей, но что люди жили и живут верою. Я видел вокруг себя людей, имеющих эту веру и из нее выводящих такой смысл жизни, который давал им силы спокойно и радостно жить и так же умирать. Я не мог разумом выяснить себе этого смысла. Я постарался устроить свою жизнь так, как жизнь верующих, постарался слиться с ними, исполнять все то же, что они исполняют в жизни и во внешнем богопочитании, думая, что этим путем мне откроется смысл жизни. Чем более я сближался с народом и жил так же, как он, и. исполнял все те внешние обряды богопочитания, тем более я чувствовал две противоположно действовавшие на меня силы. С одной стороны, мне более и более открывался удовлетворявший меня смысл жизни, не разрушаемый смертью; с другой стороны, я видел, что в том внешнем исповедании веры и богопочитании было много лжи. Я понимал, что народ может не видеть этой лжи по безграмотности, недосугу и не охоте думать и что мне нельзя не видеть этой лжи и, раз увидав, нельзя закрыть на нее глаза, как это мне советовали верующие образованные люди. Чем дальше я продолжал жить, исполняя обязанности верующего, тем более эта ложь резала мне глаза и требовала исследования того, где в этом учении кончается ложь, и начинается правда. В том, что в христианском учении была сама истина жизни, я уже не сомневался. Внутренний, разлад мой дошел, наконец, до того, что я не мог уже умышленно закрывать глаза, как я делал это прежде, и должен был неизбежно рассмотреть то вероучение, которое я хотел усвоить.»